– Надеюсь, сегодня ты исполнил нечто важное, – прошептала Клодия и заплакала.

– Это было лучшее желание из всех, – ответил Вер.

Но вряд его признание утешило Клодию.

У выхода из Колизея Вера поджидал Пизон. Толстые губы банкира расползлись в самодовольной улыбке, как будто распорядитель лично одержал победу на арене.

«Сейчас он сообщит какую-нибудь гадость», – подумал Вер.

И угадал.

– По решению Большой коллегии, надзирающей над играми, ты дисквалифицирован, гладиатор Юний Вер! – объявил Пизон.

За спиной его стояли два преторианца в сверкающих позолотой шлемах и броненагрудниках, напоминающих старинные доспехи. В руках обнаженные мечи. Может, они воображали, что Вер кинется в ярости на главного распорядителя?

– Что значит – дисквалифицирован? – Вер не поверил собственным ушам. Может, Пизон неудачно шутит? Вер бы и сам пошутил, да не было охоты.

– Пока не установят точно, была ли смерть Варрона случайной или нет, ты не имеешь права принимать участие в играх. Вердикт вынесен. Ты должен уйти.

– Решение единогласное? – зачем-то спросил Вер, хотя это ничего не меняло.

Секретарь Пизона, юркий темнокожий коротышка, вынырнул из-за спины великана-преторианца и протянул Веру копию протокола. Все двенадцать подписей стояли внизу листа. Вер скомкал протокол и швырнул на пол. Невероятно! Его, Вера, выгоняют! Он не мог в это поверить. И он не виноват… Или виноват? Сердце ничего ему не говорило, разум мог привести любые доводы. Пизон еще не знает, что Вер заказал желание за Элия – это уж точно противозаконно.

– Мне уже известно, что сегодня ты угрожал убить Авреола, – продолжал Пизон. – Советую тебе как можно быстрее покинуть Колизей.

– Да я и сам мечтал уйти из этого зверинца! – выкрикнул Вер.

Но эти правдивые, идущие от самого сердца слова, прозвучали до отвращения фальшиво.

– О, разумеется, лисица, удаляясь от виноградной лозы, воскликнула: «Гроздья еще зеленые!» – хмыкнул Пизон.

Вер в ярости рванулся к нему. Но меж ним и Пизоном неожиданно возник Элий. Несколько секунд два бывших гладиатора боролись. Но справиться с Элием Вер так и не смог. Пизон с удовольствием наблюдал эту сцену.

– Прекрати, – выдохнул сенатор, отстраняя приятеля. – Он только и ждет, чтобы ты сделал какой-нибудь ляпсус.

Вер неожиданно сдался.

– Прислушайся к словам калеки, – снисходительно хмыкнул Пизон. – Иногда он говорит дельные вещи. Разумеется, когда не выступает в сенате.

– Надеюсь, мне никогда не посчастливится услышать там твои речи! – парировал Элий.

– Еще посмотрим, – прошипел Пизон, и лицо его перекосилось от злости.

Элий почти силой увел друга и усадил в свою «трирему». Кто бы мог подумать, что изгнание с арены причинит такую боль! Вер и сам хотел уйти, но уйти с гордо поднятой головой. А его выгнали пинком под зад.

– Мне все это очень не нравится, – сказал Элий.

– Мне тоже! Они не имели права меня дисквалифицировать. Ну, ничего, я подам апелляцию в Большую коллегию и обжалую решение в суде, – пообещал Вер мстительно.

– Разумеется. Но на это потребуется время. Полагаю, раньше следующего года ты на арене не появишься. Пизона мы как-нибудь одолеем. Но что делать с твоим гением?

– Тебе еще не надоело вмешиваться в мои дела?

– Не могу отстраниться. Я чувствую в происходящем угрозу Риму, – с грустью проговорил сенатор.

– Элий, ты ужасен! Начинаю понимать, почему столь многие тебя ненавидят! Говорю, отвяжись. Когда тебе вслед за ногами отрубят руки, ты вспомнишь о моем дружеском совете, – предостерег Вер.

Элий осуждающе покачал головой:

– Надеюсь, твои пожелания боги не слышат.

– Ладно, прости, друг… Меня никто уже не слышит, кроме тебя. Хорошо бы сейчас надраться до потери сознания. Жаль, не могу.

Напиться, чтобы заглушить гнев. Опять только гнев. Где же другие чувства? Впрочем, даже напиться он не может. Вино его не пьянит, а вот голова после нескольких бутылок вина поутру раскалывается. О боги! Наверное, он самый несчастный человек в Риме.

– Ты когда-нибудь бывал в гостях у Гесида? – поинтересовался Элий.

– Нет. Это кто-нибудь знаменитый?

– В своем роде. Хотя вряд ли он знаменит среди гладиаторов. Он кондитер из первой Римской центурии хлебопеков. Его пиры славятся на весь Рим. Поэтому я и решил, что вряд ли ты с ним знаком. Но сегодня нам с тобой надлежит отправиться к нему в гости.

Вер предпочел бы в этот вечер никуда не ходить, чтобы ненароком не угробить кого-нибудь. Потому что он в самом деле хотел кого-нибудь убить. Лучше всего – Пизона.

Элий откинулся на обитое пурпуром сиденье, и тогда Вер заметил, как вокруг головы сенатора вспыхнула красная аура, затем, угасая, сделалась оранжевой и, наконец, золотой. Вер знал, что означало это свечение: Парки спешно меняли узор на своем полотне. Непрошеным вмешательством Вер полностью изменил судьбу друга. Новая фиолетовая вспышка обвела контуром тело Элия. Сам сенатор не замечал, что происходит. Помертвевший взгляд Вера он истолковал по-своему и принялся, как мог, утешать гладиатора. Вер не слушал. Только теперь он понял свою роковую и непоправимую роль в людских судьбах. Сегодня он перекроил жизнь Элия на новый лад.

Поток нарядных людей, выливаясь из Колизея, катился по улице Триумфаторов в сторону Большого цирка, где вечером при свете прожекторов должны были проводиться состязания колесниц. Пурпурная машина сенатора медленно двигалась в людском потоке. Справа остался храм Юпитера Статора. Слева за деревьями проплыл ярко раскрашенный фронтон храма божественного Клавдия. «Трирема» проехала под аркой акведука, и тогда справа поднялись украшенные бесчисленными колоннами, сверкающие золотом дворцы Палатина. В Риме более четырехсот храмов, но ни один из них не может сравниться по роскоши с Палатинским дворцом императора. Власть – вот истинный бог Рима.

Напротив Палатинского дворца в долине между холмами высилась глыба Большого цирка. Он напоминал корабль, который заплыл в слишком узкий пролив, да так и остался на приколе, увязнув в тине. Со временем его обсыпали землей и окончательно приковали к земле. Но все равно он был слишком громоздок, и норовил еще вырваться, уплыть. А за цирком, венчая Авентинский холм, высилась бронзовая Либерта Победительница.

Наконец машина выехала на Аппиеву [72] дорогу и тут же «трирема» прибавила скорость. Через полчаса она остановилась перед загородной виллой, окруженной великолепным садом. Портик тянулся вдоль фасада, четыре колонны ионического ордера с лихо закрученными рогами капителей поддерживали покрытый густой позолотой фронтон, на котором была начертана та же фраза, что и над входом в сады Эпикура – «Гость, тебе будет здесь хорошо: здесь удовольствие – высшее благо».

Едва замер вкрадчивый шорох шин, как дверь отворилась, и на пороге возник сам хозяин, невысокий толстяк с круглым лицом. Он был на вид так же сдобен, как дрожжевой пирог с птицей, который выпекал по праздникам в своей кондитерской, и за которым хозяйки Рима присылали с ночи своих служанок.

– Приветствую тебя, сиятельный муж Элий! – воскликнул Гесид. Голос у него был низкий, с хрипотцой. – Издали заметил твою тогу. Я же сказал – обед домашний, и тога у меня в гостях совершенно ни к чему.

– Без нее я чувствую себя раздетым. Или на арене, – признался Элий. – Но об этом достаточно. Сегодняшний вечер слишком важен, чтобы портить его стариковским брюзжанием.

– Это кто здесь старик? – наигранно возмутился Гесид. – Я всего лишь на десяток годков тебя старше, а ты еще воображаешь себя юнцом.

Элий приподнял край тоги и поставил ногу в специальную нишу в стене, чтобы смыть под краном пыль. Мальчик, такой же полный и кругленький, как и хозяин дома, вытер гостю ноги бумажным полотенцем.

– Ты что, носишь брюки под тогой? – удивился Гесид. – Смотри, узнает об этом Серпион, живо накатает на тебя эпиграмму.